Егор Летов: Сейчас не имеет смысла заниматься роком
Наше интервью
Егор Летов не хочет быть пророком. Тем не менее, он очень ясно представляет
себе, что ждет отечественный рок-н-ролл в ближайшем будущем. Егор Летов не
стремится быть звездой и не принимает этику и психологию звездного статуса, хотя
у него для этого есть весьма веские аргументы. Егор Летов недрогнувшей рукой
разрушает сложившиеся благодаря масс-медиа стереотипы и мифы, связанные с
культурой андерграунда, но тут же воздвигает новые, по своему разумению и
рецепту - чем и симпатичен редакции РИО, которая всю жизнь занимается тем же
самым.
Как-то раз (если не изменяет память, в седьмом номере за 1987 год) мы уже
предоставляли ему возможность высказаться на наших страницах, но с тех пор
утекло немало времени и денег, многие вещи и взгляды изменились или, напротив,
приобрели законченность, да и потом, где вы сегодня достанете 11-й выпуск РИО?
Его и у редакции-то нет. Вот поэтому-то мы и решили вновь встретиться с Джа
Егором (он же Килгор Траут, он же Дохлый, а также много кто еще). Мы сидим на
диване в гостеприимной квартире Филаретовых (они предоставляют "Обороне", кров во
время ее недолгих залетов в Питер), заваленные растрепанными выпусками журнала
"Maximum Rock`n`Roll" за разные годы. Периодически входят и выходят разные люди.
Как кукушка из часов, выглядывает из кухни Фирсов. И, действительно, начинают
бить часы, заглушая начало беседы. Впрочем, это не важно. Итак!
Егор Летов: Сейчас не имеет смысла заниматься роком
РИО: Кстати, ты помнишь, как мы встретились в первый раз? На Свердловском
рок-фестивале, когда еще было непонятно, куда все идет. Я, собственно, и
"Оборону"-то тогда еще не слышал, просто братец твой что-то между делом
рассказывал... Он ведь тоже из Омска?
Е.Л.: Ну да, конечно. У него как получилось? Он был в Новосибирске - ФМШ,
Университет. А Новосибирск - это, вообще, особая история. там есть
Академгородок. Был такой опыт в 60-х: собрали одаренных детей в одном месте,
поселили недалеко от города, в общагах, и решили посмотреть, что из этого
выйдет. А вышел из этого невиданный в стране процесс духовного освобождения.
Такого не было ни в Ленинграде, ни в Москве: что-то типа гражданской войны,
забастовки и т.п. Потом все, в конце концов, разогнали. Постепенно. Братец
занимался тем, что привозил отовсюду пластинки, рок. За это его и выгнали. Он
перебрался в Москву, квартиру получил, дочка родилась...
РИО: А музыкой он еще в Сибири занялся?
Е.Л.: Нет, он уже в Москве саксофон купил и стал саксофонистом.
РИО: Я его впервые услышал в 1984 году, на 2 Рок-фестивале - он тогда с
"Аквариумом" играл, был у них биг-бэндовый такой период. Курехин с саксофоном...
Е.Л.: Ага. Курехин одно время действительно на саксофоне играл.
РИО: На чем он только не играл... (Общий смех) Получается, что вы с братом как
бы на разных полюсах находитесь: он играет чисто инструментальную музыку, а у
тебя слово все-таки больше значит, чем мелодия. Это случайно?
Е.Л.: Не знаю. Мне кажется, что даже не слово как таковое важнее, а то, что за
этим, словом стоит. Братец - он изначально шел от классики, от эстетики
традиционной, а я, если так говорить, шел от героической романтики. Когда мне
было, наверное, лет четырнадцать, у меня впервые появились идеи неохристианского
толка. Я, вообще, человек общины. То, что я хотел бы делать - это общинная
музыка, общинная философия... А у него наоборот: уклон в некую элитарность.
Причем, элитарность некого статического толка. Вот он к ней и пришел в итоге.
То, что он сейчас делает, это так называемая "новая романтика" в джазе,
своего рода постмодерн. Авангард не как что-то передовое, что какие-то новые пути
открывает, а то, что уже было, но имеет ограниченное распространение и как-то
органически из разных чужеродных частей складывается. Собственно, это и точка
зрения Курехина. Вот это нас с братцем и отличает. Это, наверное, еще более
полярные понятия: чувство и идея.
РИО: А не заключен ли в ваших разногласиях некий конфликт поколений? Ведь ты по
возрасту гораздо младше нас. И вообще, есть ли в нашем роке конфликт поколений?
Е.Л.: Мне трудно судить, но поколения есть. А себя я отношу к поколению 60-х
годов, как ни странно, хотя и родился позже. Просто я начал рано этим делом
заниматься - лет в восемь, когда я первый раз услышал рок. Естественно, от
братца. Вообще-то он рок не слушал, всегда его... презирал, что ли. Но как-то
раз привез пластинки Shocking Blue, Led Zeppelin, "Revolver" битловский... Когда
я их услышал, на меня они так подействовали, что все прямо сразу поехало. Я стал
записывать рок и жил на этой музыке лет десять. Для меня, наверное, это было
самое счастливое время. Поэтому я себя причисляю к поколению тех лет.
Все мои друзья сейчас - это не ровесники, а люди под тридцать. Я с ними только
общий язык нахожу.
РИО: А ведь это поколение далеко не однородно. Поколение, которое БГ назвал
"поколением дворников и сторожей" фактически перестало быть единым целым.
Е.Л.: Сейчас все, по-моему, перестало быть единым целым. Энтропия растет. Сейчас
бессмысленно говорить о каких-то направлениях или движениях. Ни одно из них
сегодня не существует в чистом виде. Как вера некая, когда люди верят в то, что
делают.
РИО: Я замечаю, что молодые группы Ленинграда (вне зависимости от художественных достоинств)
все-таки держатся вместе. Даже помогают друг другу как в старые времена:
инструменты дают, записываются вместе. Какая-то общность ощущается...
Е.Л.: А это, знаешь, на каком уровне? На уровне внешних признаков: не что
играть, а как. Обычно все сводится к тому, что они ориентируются на какой-то тембр,
какую-то гитарную технику... Такой-то перебор или другой. На нечто
среднее между Smith и Public Image. Причем, Public Image считается верхом
крутизны. Самым авангардом. А вопрос: "зачем это делать" или "что этим можно
сказать" вообще не стоит. Изначально.
РИО: Просто сейчас другое время. Быть может, каждое новое поколение музыкантов
ищет себе инструмент, с помощью которого оно передает свое ощущение мира. В
джазе таким инструментом была импровизация...
Погоди, мне по этому поводу сейчас такая мысль пришла в голову: ведь вопрос "как
выражать" приходит естественно после вопроса "что выразить", и решается он
обычно сам собой.
Е.Л.: Нет, я сейчас о другом. Возьмем, к примеру, Запад. Там сейчас много
общностей музыкантов, которые в творчестве постоянно используют какой-то свой
архетип: Blast First, например, или те же 4 A.D. Они играют тембрами, бесконечно
варьируют их, обыгрывают как-то. Для них это свой способ выражения мироощущения.
Трудно предположить, что за этим стоит коммерция.
РИО: И все же, мне кажется, это коммерция, но на другом уровне. Коммерция не
денежная, а социальная, что ли, духовная. Может такое быть?
Е.Л.: Мне трудно для себя этот вопрос как-то однозначно решить. Знаешь, это как
с музыкой, которая приходит на смену тому, что любишь. Сначала всегда кажется,
что это просто шум, noise pollution.
Я уже думал на эту тему. И тоже подходил таким образом: допустим, что я чего-то
просто не понимаю. Но мне не кажется, что все, что идет на смену тому, что я
люблю - плохо. Плохая музыка. Нет, она не плохая, но ее нужно как-то иначе
называть. Не рок.
РИО: Давно уже ясно, что термин "рок" потерял всякий смысл.
Е.Л.: Петя Мамонов использует выражение "современная музыка". Хорошая
современная музыка и плохая современная музыка (смеется)...
Интервью имеет продолжение, его мы опубликуем позже…